Шутка с питономПроиллюстрировать любимую книгу - мечта каждого книжного художника. Но не всегда это удаётся. Мне же повезло. Нужно было сделать иллюстрации к любимой книге моего детства - замечательной сказке Редьярда Киплинга "Маугли”. Для этого понадобилось нарисовать с натуры некоторых животных, в том числе и питона. Я зашёл в зоопарк и объяснил своему старому приятелю, работающему в отделе пресмыкающихся, в чём дело. К моему удивлению, он сразу же проводил меня к павильону змей и, открыв дверцу прямо к питону, предложил войти. Я подумал, что он шутит, и в нерешительности остановился. Но он рассмеялся и вошёл первый. Пятиметровый тигровый питон лежал в дальнем углу и грелся на солнышке. Впервые я оказался лицом к лицу с гигантом змеиного племени. Вид груды поблёскивающих колец змеи вызвал у меня лёгкий озноб. Но видя, что наше вторжение питон воспринял совершенно равнодушно, я взял себя в руки. Проволочной сеткой мы отгородили угол, в котором я и. устроился рисовать. Всё шло хорошо. И через несколько дней я работал уже без сетки. Питон мало двигался и не обращал на меня внимания. Его равнодушие немного задевало моё самолюбие. Поэтому я иногда бросал в него мелкие камешки и тыкал прутиком, но это не меняло его отношения к моей персоне, он лишь туже сворачивался, подбирая кольца своего грузного тела. Посетители, видевшие меня рядом с питоном, реагировали по-разному. Одни утверждали, что питон дохлый или больной, и бросали в мой адрес колкие замечания. Другие просили растормошить его. А одна маленькая девочка, указывая розовым пальчиком, спросила: "А змею дядями кормят?” А уж для фотолюбителей я был прямо находкой. То и дело они барабанили по стеклу и просили меня принять ту или иную позу. Так мы с питоном и жили до осени. А когда похолодало, змей стали переносить в зимние помещения. Моего натурщика доверили мне. Я набросил ему на голову мешок, чтобы он не вздумал кусаться (ведь у питона масса острых зубов), и смело схватил его рукой за шею у самой головы. Другой рукой я крепко зажал хвост, чтоб не дать ему обвиться вокруг меня, и быстро затолкал беднягу в мешок. Всё было просто. Зимнее помещение, куда мы принесли питона, обогревалось несколькими рефлекторами, и температура здесь была не меньше тридцати градусов тепла. О том, как ведут себя змеи при такой температуре, я узнал несколько позже. А тогда к спокойной гигантской змее я по привычке относился с некоторым пренебрежением. И мне захотелось подшутить над моим приятелем, попечителем змей. Я знал, что питона недавно купили где-то за границей и дорого за него заплатили. В общем, это было животное редкое и ценное. Вот я и решил спрятать питона и инсценировать его исчезновение. И снова полез к нему за решётку с мешком под мышкой. В первую же секунду он атаковал меня, ударив головой по ногам. Пришлось защищаться от его бросков, подобно тореадору, с помощью мешка. Наконец питон впился в мешок, и мне удалось схватить его за шею. Не успел я разобраться, где хвост змеи, как почувствовал на свободной руке тяжесть плотного кольца. Попытался столкнуть его, но не тут-то было! Кольцо неумолимо сжималось... Отогревшаяся змея была полна решимости наказать меня. Моё положение было довольно смешным. С одной стороны, я нуждался в помощи, с другой, - не мог звать на помощь, так как боялся своим легкомысленным поступком подвести товарища, который доверил мне ценную змею. До сих пор не понимаю, почему никто не пришёл на шум и грохот, который производили мы, барахтаясь в тесной клетке и переворачивая всё, что там было. В конце концов мне как-то удалось сбросить петлю, зажав хвост ногами и сильно сдавив питону шею. Я отбросил разъярённую змею и поспешно ретировался. А питон ещё долго шипел и бросался в мою сторону. Растирая отёкшую руку, я оценил не только силу питона, но и своё легкомыслие. Необычный лекарьУ нас в доме случилось несчастье - тяжело заболела четырёхлетняя Олечка. Длительная болезнь сделала её равнодушной и безучастной ко всему. Взрослые по очереди дежурили у её кроватки, и каждый старался развлечь девочку на свой лад. Но ни сказки, ни песни, ни фокусы, ни рисунки не вызывали у Олечки никакого интереса. Её высохшее бледное личико всегда оставалось серьёзным, а голубые глаза смотрели с грустным равнодушием на все наши ухищрения. Я решил действовать иначе и стал приносить ей всяких животных. Кролики, белые мыши и морские свинки, птички и черепахи интересовали её лишь в том случае, когда поедали ненавистные лекарства или обеды. А когда они отказывались есть и принимать вместо неё лекарства, она тихонько плакала от обиды и досады. Белочка развеселила её больше, потому что, прыгая, опрокинула какую-то противную микстуру. Однажды я принёс Олечке молодого ужонка. Он был совсем махонький и свободно помещался у неё на ладошке. Олечка никогда не видела змей, а тем более не держала их в руках. Я думал, что ужонок не понравится ей. Но - ошибся. Девочку заинтересовало это маленькое, слабое, безгласное существо. Она с улыбкой наблюдала, как змейка обвивалась вокруг её ручонок, как легко и быстро скрывалась в складках одеял. А когда ужонок выпил немного молока, - совсем пришла в восторг. Олечка гладила ужонка, называя ласковыми именами, укрывала, чтобы не замёрз, и предлагала ему все свои лекарства по очереди. А вечером спрятала под подушку, и мне стоило большого труда убедить девочку, что утром я снова принесу ужонка и что сейчас ему нужно спать в своей кроватке, а под подушкой слишком тесно. Утром, только проснувшись, Олечка попросила свою змейку. И весь день играла с ней, весело болтая и смеясь. Вечером я принёс двух шикарных леопардовых полозов. Но большие красивые змеи не заинтересовали Олю. Её сердце принадлежало маленькому невзрачному ужонку. Каждое утро она неизменно напоминала, чтобы я не забыл покормить и принести ужонка. А вечером с грустью отдавала его мне в террариум, где он жил вместе с двумя молодыми гадюками, которые принадлежали моему брату-зоологу. Так прошла неделя. Однажды ночью я проснулся от какого-то шума. Комната была слабо освещена лампочкой, подогревающей террариум. Я лежал и глядел в пространство. Вдруг большая тень медленно двинулась по светлому потолку. Я обернулся и увидел Олечку, склонённую над террариумом. Худенькой ручкой она тянулась к своему любимцу, не обращая внимания на шипящих гадюк... Я бросился к ней и подхватил на руки. Хорошо, что всё обошлось благополучно! Об этом случае дома никто не узнал. Гадюк я унёс на следующий день, а ужонок с тех пор жил в Олиной комнате, куда я поместил террариум. Олечке стало заметно лучше. Вскоре она могла ухаживать за своим любимцем сама. Возможно, эти-то заботы и вернули девочку к жизни. Она быстро поправилась. А вот увлечение змеями осталось у неё на всю жизнь. Случай в автобусеЦелую неделю я безуспешно подбирал ключи к жестокому сердцу заведующей Самаркандским зоомузеем, которая намеревалась снять красивую шкуру с песчаного удавчика и сделать из него новое чучело для музея. А удавчик этот был действительно хорош! Длиной чуть меньше метра, с сильным упругим телом, украшенным ярким рисунком. Мысль во что бы то ни стало спасти удавчика появилась у меня сразу, как только я узнал, что его ждёт. Сначала попытки завоевать расположение строгой заведующей были напрасны. Потом, совершенно случайно, я узнал о её любви к искусству. Я начал действовать, и вскоре за змею был назначен выкуп в виде натюрморта с жёлтыми розами, написанного акварелью. Вот таким образом и оказался у меня в портфеле этот расписной красавец, Стоял жаркий летний полдень. Всё вокруг замерло от зноя. В тени огромных раскидистых чинар, обливаясь потом, я ждал автобуса, с завистью поглядывая на узбечек в прохладных шёлковых платьях, которым жара была нипочём. Наконец подошёл раскалённый пыльный автобус. Внутри он был как паровой котёл, к спинке сидений нельзя было прикоснуться без риска обжечь себе спину. Я осторожно открыл портфель, погладил притихшую змею и, оставив для воздуха небольшую щель, задвинул портфель под сиденье, подальше от солнца. Автобус ещё не загрузился до отказа, и можно было наблюдать за расслабленными духотой, изнемогающими пассажирами. Люди отдувались, обмахивались, вытирались платками. Один лишь старик с тёмным иссушенным лицом, в высокой туркменской шапке и в тёплом стёганом халате был спокоен и невозмутим. Вдруг испуганный женский визг заглушил мерный стук мотора и говор пассажиров. Дама, сидевшая на переднем сидении, с быстротой, не соответствующей её грузной фигуре, вскочила на сиденье и, прижав сумочку к груди, визжала на одной высокой ноте. Через несколько секунд почти все люди стояли на сиденьях, и слово "змея”, как зловещий шорох, переходило из уст в уста. Я сунул руку в портфель - там было пусто. Растерявшись, я не знал, что делать, и сидел неподвижно. Я боялся признаться, что змея принадлежит мне, и в то же время меня беспокоило, что будет со сбежавшей змеёй. Автобус остановился, но никто не сдвинулся с места... Тогда, не сознавая, что делаю, я бросился к переднему сидению, и через несколько мгновений удавчик извивался у меня в руках. Стараясь ни на кого не смотреть, я спросил срывающимся голосом: - Чья змея? Я был уверен, что "хозяин” не отыщется, и надеялся таким образом спасти удавчика. Поэтому спокойно прозвучавшее: "Моя”, - заставило меня вздрогнуть. Старик в туркменской шапке медленно поднялся и направился ко мне. Тут-то я понял, насколько правильно поступил, не признавшись, что змея моя. Люди набросились на старика, позабыв о змее. Брань, упреки, угрозы сыпались со всех сторон на разных языках. Каждый из этих мокрых от пота, разъярённых людей в тот момент был страшнее десятка змей. Но старик держался с достоинством. Его лицо было непроницаемым, а взгляд умных глаз был твёрд. Я совсем растерялся. Казалось, что старик читает мои мысли, беспорядочно проносившиеся в голове. Крики: "В милицию, в милицию его!” - вернули мне присутствие духа. Я предложил старику выйти из автобуса. Но и на улице нас окружила толпа. Спрятав змею в портфель, я увлёк старика в заросли парка, и мы, наконец, сели в тени. На мой вопрос, говорит ли он по-русски, старый туркмен улыбнулся и на довольно чистом русском языке сказал, что много лет работал в России. - Так вы говорите, что это ваша змея? - спросил я, не скрывая иронии. Он молча раскрыл небольшой ящик, который держал в руках, и я невольно отшатнулся. Ящик был набит полотняными мешочками, в которых шевелились змеи. Старик быстро перебрал один за другим все мешочки и облегчённо вздохнул. Все его змеи были на месте. Он в смущении посмотрел на меня, а я не выдержал и весело расхохотался! Расстались мы друзьями. Садясь в автобус, я уносил в полотняных мешочках своего удавчика и великолепный экземпляр водяного ужа - подарок моего нового знакомого змеелова. ОднокрылыйВсё вокруг было напоено тягучим дрожащим зноем. Я лежал в тени у палатки и читал. Скрип колёс оторвал меня от чтения: высокая арба с сеном медленно тащилась по пыльной дороге. Сонные кони, высокая азиатская бричка, безмолвный возница и огромный стог бурого сена - всё это плыло в облаке пыли. И только скрип колёс был единственным звуком в этом однообразном тоскливом движении. Вдруг что-то чёрное взметнулось где-то наверху, над сеном, и я увидел птицу, которая билась на верёвке. Это было так неожиданно, что я вздрогнул и, поднявшись, поспешил к возу... Большая чёрная птица, привязанная за ногу к тяжёлой палке, прижимающей сено, висела вниз головой и неистово трепыхалась. Я достал из кармана нож и перерезал шнур... В тот же миг птица впилась в мою руку острыми когтями. Не обращая внимания на боль, я смотрел на её совершенно раздроблённое крыло и зияющую рану на боку, Пока я возился, воз скрылся в пыльном мареве, и мне не хотелось догонять его и объясняться с хозяином птицы. В руках у меня бился молодой чёрный коршун. Рана его была ужасна. Как он мог жить, да ещё так яростно сопротивляться! Чтобы облегчить страдания коршуна, я промыл рану и засыпал стрептоцидом, а после всех процедур поместил птицу на чердаке единственного в нашем лагере домика. Вечером я поднялся на чердак, уверенный, что коршун погиб. Но ошибся. В полумраке, устремлённые на меня, горели сатанинским блеском глаза. Птица, прихрамывая, побежала, волоча крыло и то и дело наступая на него. Значит, молодой коршун не собирался умирать! Накинув на него тряпку, я отнёс коршуна вниз и с помощью друзей-геологов удалил половину перебитого крыла, смазал и посыпал раны лекарствами. Затем началась мучительная процедура кормления, так как сам коршун пищу не брал. Нужно было ловить мгновение, когда клюв приоткрывался, и, быстро бросив мясо в пасть, глубоко протолкнуть его в глотку пальцем. Если я промахивался, то получал жестокий удар острым клювом. Несколько капель воды, смешанной с моей кровью, довершили этот насильственный обед. Ночью я долго не мог уснуть, думая о калеке-коршуне, которого твердо решил выходить и взять с собой в город... Было ещё темно, когда я вылез из спальника и быстро оделся. На чердаке - кромешная темень. Жив или нет? Луч фонарика нащупал птицу на том же месте, где её оставили вечером. Моё приближение было встречено злобным шипением и сверканием глаз. Облегчённо вздохнув, я тихо опустился рядом. Я сидел не шевелясь до рассвета, а когда силуэт птицы чётко обрисовался в свете утра, я медленно, плавным движением приблизил к нему руку и осторожно погладил взъерошенные перья. Коршун лишь присел и, раскрыв клюв, внимательно следил за рукой... Так же плавно я убрал руку. На этот раз всё обошлось без крови. Прошло несколько дней. Коршун перестал драться совсем, сам брал пищу и постепенно начал осваиваться с жизнью в лагере. Жил он теперь в моей палатке, пользовался всеобщей любовью и опекой и получил имя - Однокрылый. Всё было хорошо, вот только к положению калеки он не мог привыкнуть и часто пытался взмыть вверх... Ко мне Однокрылый привязался по-настоящему: безропотно терпел мои прикосновения, знал мой голос и сидел у меня на плече. Характером он был незлобив, скорее робок. К кошкам, собакам и разным птицам Однокрылый был равнодушен. Днём он свободно бродил по лагерю, выискивая отбросы и мелкую живность, а ночью, привязанный, сидел на столбе. Полевой сезон заканчивался. Оставалось сделать последний маршрут, которого я давно ждал. Точка, куда мы собирались идти, находилась в самых змеиных местах. Там мне нужно было отловить для друзей-зоологов змей и ящериц. Однокрылого решили взять с собой. Рано утром наш караван ушёл в горы. Две вьючные лошади, трое людей и Однокрылый. Он всю дорогу сидел либо на вьюках, либо у меня на плече. Если я спотыкался или наклонялся, забыв о нём, он опрометью слетал на землю и, смешно подпрыгивая, бежал рядом. На второй день мы разбили лагерь в ущелье близ ручья с расчётом на двухнедельную стоянку. Началась работа. Я рисовал, ловил своих пресмыкающихся и помогал геологам. Однокрылый охранял лагерь, сидя возле палатки, привязанный на длинной бечёвке. Иногда я брал его с собой. Коршун смешно гонялся за ящерицами, а когда ему удавалась охота, то, к моему огорчению, учинял кровавую расправу над своей добычей. С тех пор, как я перерезал окровавленную верёвку, прошло три недели. Однокрылый превратился в красивую птицу. Элегантный тёмно-коричневый наряд из мягких перьев, стройные жёлтые ноги с чёрными когтями и голубоватый клюв делали его эффектным и изящным. Даже отсутствие крыла не портило его горделивой осанки. Наша работа близилась к финишу. Ребята набили вьючные сумы образцами и пробами, я написал несколько этюдов и поймал несколько хороших экземпляров неядовитых змей и ящериц. Отлов ядовитых змей не входил в мои планы, так как товарищи были категорически против их присутствия в лагере. Правда, иногда ядовитые змеи сами заползали в лагерь, без разрешения, и мне приходилось ловить их и относить подальше в горы. Но однажды я не смог этого сделать. Вот как всё произошло. Вечерами мы долго сидели у костра и в тот вечер разошлись по палаткам совсем поздно. Однокрылый давно спал, сидя на своём невысоком насесте. В палатках было душно. В спальник лезть не хотелось, и я лёг сверху, накрывшись кошмой... Меня разбудил какой-то необычный шум... Рассвет едва брезжил. Было холодно. Из-под короткой кошмы торчали мои ноги. Только я собрался залезть в тёплый спальный мешок, как шум повторился, и я услышал знакомое хлопанье крыла моего коршуна. Предчувствие чего-то неладного мгновенно рассеяло сон. Я поднялся и выглянул. В нескольких метрах от палатки, у шеста, где сидел привязанный Однокрылый, билась и извивалась в предсмертной агонии большая гюрза. Из последних сил она пыталась освободиться из когтей умирающего коршуна.
|
|
|
|
© marck-svetlana |